eknow — обзор технологий

Почему картины Пауля Клее, Пита Мондриана, Джексона Поллока у одних вызывают эмоциональный отклик, а другим кажутся бездарной мазнёй? Почему современный японский фотограф Хироси Сугимото завораживает Людмилу, а Петра заставляет презрительно кривиться? Почему у кого-то есть художественный вкус, а у кого-то и не ночевал? Что в принципе может привлекать нас в изображениях, которые, казалось бы, не имеют никакого отношения к известному нам физическому миру?

Спокойно, учёные уже трудятся над этими вопросами. Лет десять назад работы Семира Зеки из Университетского колледжа Лондона (Великобритания) заложили основы новой дисциплины — нейроэстетики. Специалисты пытаются разобраться в нейрофизиологических механизмах восприятия произведений искусства. Например, уже известно, что шедевры импрессионистов «щекочут» миндалевидное тело мозга, которое в том числе отвечает за распознавание опасностей, попадающих в размытое поле нашего периферийного зрения.

Можно ли этим объяснить живопись, вошедшую в моду за последние сто лет, когда из картин оказалось выброшено практически всё, что напоминает нам о предметах реального мира?

А может, это и впрямь мода, и поклонники подобного искусства просто делают вид, что восхищены новым платьем короля? Простые психологические эксперименты показали, что люди, которым надо совместить некую форму с её перевёрнутым изображением, принимают заведомо ложное решение, если видят, что все вокруг делают именно такой выбор.

Анджелина Холи-Долан из Бостонского колледжа (США) попыталась решить проблему следующим остроумным образом. Добровольцы рассматривали пары картин — либо творения известных художников-абстракционистов, либо каракули любителей, детей, шимпанзе и слонов — и определялись со своими предпочтениями. Подписи имели только две трети произведений, и иногда этикетки лгали, то есть участники эксперимента думали, что рассматривают мазню шимпанзе, тогда как в действительности это были шедевры Марка Ротко.

Как ни странно, в большинстве случаев люди делали выбор в пользу работ профессиональных художников, даже если думали, что это произведение животного или ребёнка. Каким-то загадочным образом они чувствовали руку мастера и не могли объяснить причины своего решения.

Следовательно, любовь к абстрактному искусству не зависит исключительно от моды.

Но остаётся вопрос: каким образом мы умудряемся что-то увидеть в наборе странных пятен?

Чрезвычайно любопытный эксперимент провели Роберт Пепперелл из Кардиффского университета (Великобритания) и Алумит Ишай из Цюрихского университета (Швейцария). Первый написал ряд мастерских абстракций на темы произведений классической живописи. Его работы узнаваемы, но с трудом.

Добровольцев просили сказать, видят ли они что-то знакомое. В четверти случаев те утверждали, что нечто реальное можно различить, тогда как в действительности автор полотна не имел в виду ничего определённого. Кроме того, участники должны были признаться, насколько сильно впечатлила их та или иная работа. Так вот, чем дольше они размышляли над этими вопросами, тем выше ценили произведение. И эта задержка, как позже показала МРТ, вызывалась более широкой нейронной активностью, то есть мозг, полагают исследователи, рассматривает картину как шифр, с помощью которого художник якобы закодировал некий смысл.

Но в самых абстрактных работах Ротко, Поллока и Мондриана нет ни малейшего намёка на узнаваемые предметы реального мира. Эти произведения играют «чистыми» формами и цветами. Например, некоторые картины Мондриана представляют собой цветовые блоки, разделённые вертикальными и горизонтальными линиями. Он считал это настолько важным, что разорвал отношения с художником Тео ван Дусбургом, который предпочёл диагонали. И одно исследование показало, что Мондриан знал что делал. Взгляд участников эксперимента останавливался на определённых частях картин, но, когда добровольцам предлагали перевёрнутые версии, они скользили по ним безучастно. И они потом оценивались намного ниже первых.

Игра с цветом тоже важна. Например, на одном из полотен Мондриана большой красный квадрат уравновешивается небольшим синим на противоположной стороне, который к тому же сильнее контрастирует с окружающим белым. Когда исследователи поменяли квадраты местами, баланс исчез вместе со зрительским интересом.

Похожий эксперимент провёл Ошин Вартанян из Университета Торонто (Канада). Он переставлял элементы самых разных картин от натюрмортов Винсента ван Гога до абстракций Жоана Миро, и всегда участникам оригиналы нравились больше.

Более того, г-н Вартанян обнаружил, что манипулирование объектами уменьшает активацию областей мозга, связанных с осмыслением и интерпретацией. То есть в работах больших художников нам видится некий смысл хотя бы на чисто визуальном уровне, даже если мы не можем его сформулировать самим себе. Дети, любители и животные рисуют, не понимая этих законов.

Вероятно, мозгу нравятся также картины определённой сложности. Алекс Форсайт из Ливерпульского университета (Великобритания) с помощью технологии компьютерного сжатия изображений установила, что многие художники — от Мане до Поллока — использовали чётко выверенный уровень детализации, который и не скучен, и не перегружает мозг зрителя.

Более того, многие произведения продемонстрировали черты фрактальных узоров, то есть мотивов, повторяющихся в разных масштабах. Фракталы — распространённое явление в природе: их можно увидеть и в зубчатых вершинах гор, и в листьях папоротника. Вполне возможно, что наша зрительная система, которая развивалась на свежем воздухе, считает, что подобные сцены обрабатывать легче. С другой стороны, «фрактальности» в картинах оказалось значительно больше, чем в природе. Г-жа Форсайт предполагает, что художники компенсируют этот неприятный нашему глазу момент выбором цвета.

Было бы глупо, конечно, сводить искусство к нейрофизиологии. Но научные исследования могли бы помочь нам, скажем, лучше понять манеру того или иного художника и место его творчества в истории культуры своего времени. Кроме того, нейроэстетика позволит ещё лучше разобраться в том, как работает мозг. И абстрактное искусство — прекрасное тому подспорье, ведь оно предлагает зрителю отвлечься от того, к чему он привык, и выйти в поле невиданной свободы интерпретаций мира и самого себя.